В Екатеринбурге стартовал проект Муниципального объединения библиотек «После спектакля». Это серия встреч в формате паблик-ток, на которых зрители встречаются с создателями театральных постановок и могут задать им свои вопросы.

В первой встрече проекта приняла участие постановочная группа спектакля «Вишневый сад»: режиссер, лауреат Государственной премии России Анатолий Праудин; композитор Александр Жемчужников; художник по костюмам Ольга Гусак и задействованные в постановке артисты: народная артистка России Светлана Замараева; Алексей Журавлев; Мария Викулина.

«Вишневый сад»: как не зарубить классику?» - так интригующе звучала тема, заявленная для обсуждения на паблик-токе. Разговор получился действительно живым и интересным. Кажется, заданный ведущим вопрос «А жив ли Чехов сегодня?» не нуждался в ответе…

Приведём самые интересные выдержки из беседы.

О чем «Вишневый сад»?

Анатолий Праудин: Чехов – богослов, и богословие разлито во всех его пьесах и рассказах. Чехов в детстве пел в церковном хоре и знал, что такое литургия. Не просто знал, он ощущал ее, она жила в нем самом. Его пьесы написаны по законам литургии.

В пьесе два места действия – детская и кладбище. Это сильно напрягло и взволновало мое воображение. В конфликте или диалоге детской и кладбища возникло соотношение огромного стола и маленькой, почти кукольной гостиной под ним. На столе — кладбище.

Надо понимать, что «детскость» – это не сюсюканье. Это, как оказалось, правда, которая движет персонажами. Герои делают странный, но единственно верный нравственный выбор. В каждой сцене как в капле воды должна отражаться эта тема – поиска чистого кода. Детская, кладбище, литургия – из этих элементов в спектакле складывалось ощущение темы. Формулировать «о чем» я не буду. Сформулировать – значит убить.

Светлана Замараева: «Вишневый сад», как и весь Чехов – это история о поиске духовных ценностей. Мы, работая над спектаклем, во всех этюдах, искали духовное пространство – во всех героях. Получали ответы на вопросы жизни. Что такое жизнь, свет, совесть? Как правильно? Что такое истина? Вечное размышление – об этом, собственно, и есть «Вишневый сад».

Почему вишневый сад должен погибнуть?

Светлана Замараева: В нашем спектакле вишневый сад совсем не погиб…

Анатолий Праудин: Вишневый сад – это не деревья. Если вишневый сад не вырубят, деревья все равно рано или поздно умрут. Все мы смертны, деревья ненамного дольше нас живут.

Вишневый сад как составляющая человеческого духа бессмертен. Это то, до чего ни один Лопахин не доберется. Но при одном условии – если сад действительно есть. Если он внутри у человека выращен. А вот если там пустыня…

Светлана Замараева: Задача – возделывать свой сад.

Анатолий Праудин: Почему Раневская не соглашается на план Лопахина? Это очень сложный вопрос. Почему не оставить ему все дела и уехать в Париж, чтобы получать там дивиденды? Когда нам стало понятно, что иначе было невозможно, ведь необходимо войти в пространство настоящего страдания, отмучиться, очиститься, принести жертву. И когда такая задача превратилась из умозрительной в естественную, тогда мы решили, что начали что-то понимать. Хотелось сказать, что иногда нужно поступать вопреки здравому смыслу, вопреки меркантильности, и на самом деле такие поступки — единственно добродетельные.

Жив ли Чехов сегодня?

Алексей Журавлев: Конечно. В ТЮЗе «Чайка» шла семнадцать лет. Семнадцать! Это само за себя говорит. Я смотрел этот спектакль раз десять, если не больше. Это же безумно актуально. Это про сейчас. Про тебя, про меня, про любого из нас.

Как вырос «Вишневый сад» на сцене Театра юного зрителя?

Анатолий Праудин: С моей точки зрения, труппа была и остается готовой к этому материалу. Я вообще люблю Театр юного зрителя…

Александр Жемчужников: Работая над музыкой к спектаклю, я ориентировался на замысел Анатолия Аркадьевича. Мне понравилась идея, от которой мы отталкивались – шум времени. К тому же, мне всегда нужно было учитывать имеющееся пространство. У нас в спектакле – это детская и кладбище. я пытался не просто писать театральную музыку, но и реализовывать идею, что мелодия должна быть интересна не только в контексте постановки. А позже поймал в этом свой кайф. Было написано очень много музыки, часть ее не вошла в спектакль. Когда мы подбирали музыку к детской, мне хотелось сымитировать мелодию европейской детской игрушки. Она в итоге у нас и зазвучала. Второй образ — это кладбище и отражение времени, у нас это решено как монотонный гул.

Ольга Гусак: Всё задает режиссер. Режиссер есть мотор постановки. Стилистическое решение рождалось в беседах с Анатолием Аркадьевичем: определялся подход к созданию костюмов, их цветовая гамма. Была установка, что мы делаем классику. Премьера состоялась в марте, а придумывать костюмы мы начали еще в октябре. Все рождалось долго, с муками. Конечно, было сложно. Главный персонаж – Раневская, а ее костюм мы оставили напоследок. Это было решением режиссера. Мы шили точно по тому времени, взяв за основу выкройки из французских модных журналов начала века.

Раневская в толковании Светланы Замараевой, кто она?

Светлана Замараева: На самом деле, я не хотела играть Раневскую. Я чувствовала, что это будет повторением «Без вины виноватые» - настолько созвучные роли и актерские задачи! Чехов, наверное, был под влиянием Островского. В «Без вины виноватые» и в «Вишневом саде» есть текст, который буквально повторяется! Кручинина говорит: «Мне отсюда надо уезжать скорее, здесь все напоминает мне мое печальное прошлое», Раневская: «…если бы я смогла снять с души с плеч моих тяжелый камень, если бы я могла забыть свое прошлое…». У Кручининой - «Гриша, Гриша, мой сын, заболел, захворал…», Раневской - «Гриша, мой мальчик, мой сын».

Артист в каждом спектакле хочет быть разным. А для меня как для актрисы в «Вишневом саде» способ существования тот же самый, что и в «Без вины виноватых». Большая сложность для меня была именно в этом. Но в какой-то я поняла – моя Кручинина играет Раневскую. Это продолжение истории, не нужно сопротивляться. Это же настоящее актерское счастье!

Чехов называет Гаева легкомысленным, ленивым, неделовитым апатичным аристократом. Вы согласны с такими характеристиками?

Алексей Журавлев: А разве я могу спорить с автором?

Вам не хотелось показать, что он не такой, что он лучше?

Алексей Журавлев: А он и есть лучше. Я не считаю его ленивым. Про лень Гаева упоминает Лопахин. Но мало ли что говорит Лопахин? Что такое Лопахин для аристократа?

Чехов про Аню говорит, что она, прежде всего, ребенок. Вы согласны?

Мария Викулина: Мы не делали Аню ребенком. Мне кажется, она очень серьезная девушка. У нее четкие ориентиры в жизни, она знает, чего хочет. Конечно, страшно идти во что-то новое, но у нее есть за кем идти. Детскость, может быть, присутствует в ее характере в силу ее возраста. Она надеется на светлое будущее, на счастье. Может быть, только в этой искренней вере детскость… Но я в этом с ней согласна до сих пор, несмотря ни на что. Мне бы не хотелось, чтобы Аню воспринимали неадекватной мечтательницей.

Оказавшись перед Чеховым, что вы ему скажете?

Алексей Журавлев: Я бы извинился перед ним. За то, что не так часто позволяю себе глубже думать, не так часто живу душой, как мог бы жить. Для меня Антон Павлович — прежде всего, душа. Очень просто утром встать и улыбнуться себе в зеркало, но порой просто не хочется к нему подходить, а Чехов говорил — надо.

Светлана Замараева: Тех дам, которые очень любили Чехова, еще при его жизни называли «антоновками». Я себя тоже к ним отношу, потому, наверное, просто влюбленно бы на него смотрела или сказала бы: «Как я вас люблю!» Он же удивительный человек: скромный, интеллигентный, с потрясающим юмором, с таким уважением относящийся к людям. Мне очень интересно, как он отнесся бы к нашему спектаклю. Он же очень переживал за те постановки, которые не удавались, и говорил Станиславскому, что тот зарубил «Вишневый сад».

Анатолий Праудин: Я бы даже близко к нему не подошел – очень нервничал бы.

Александр Жемчужников: Если бы завязалась беседа, то поговорил бы с Антоном Павловичем о музыке. Спросил, как ему мой любимый Россини или Вагнер.

Ольга Гусак: Моим интеллектуальным образованием занимался папа, который был германофилом. Вроде бы немцы тут и ни при чем, но последняя фраза Антона Павловича перед смертью была на немецком языке. Папа обожал Чехова. Выражалось это не только в том, что дома у нас стояли его книги, которые я читала с раннего детства, а в том, что даже в быту он иногда пробрасывал целые фразы из произведений Антона Павловича. Он мог открыть томик писателя и с любого места начать диктовать мне фразы, чтобы я грамотно училась писать по-русски. Если бы у меня была возможность встретиться с Чеховым, то я ему эти истории рассказала бы. Мне кажется, что ему было бы приятно. Ведь, когда Чехова однажды спросили: «На сколько, по вашему мнению, ваши произведения вас переживут» — он, по-моему, дал восемь лет.

Мария Викулина: Я посидела бы рядом с ним и помолчала…